Люба Футлик(Эйдус) написала об Анце Словиной по просьбе сына Анце и Котера Марка Иоффе. Чувствуется, как повышалось ее настроение, когда она погружалась в счастливую школьную жизнь, и какой грустью окрашены последние страницы письма. Её дочь Туся Гаухман, живущая в Израиле, пишет:
      "Всё , что где-то будет о моей маме или связанное с ней, можно публиковать. У меня есть мамины мемуары - там довольно много о школе, об учителях, об учениках. я приеду  из Лондона- я на днях уезжаю- и подумаю, как это можно всё переслать или записать. есть фотографии. В школе учился и мой папа - Лейб Футлик, мамин брат Зяма-Соломон Эйдус,его будущая жена и мамина подруга Фаня Беркович.  Так что, как говорят - " будем на связи".
     
      Будем ждать вестей от Туси, а пока - письмо Любы Футлик Марику Иоффе.

Шестой класс в то время был выпускным. В классе была только одна девочка, с которой раньше я была знакома - Люба Фишберг. Она была на полгода моложе меня: мне в сентябре исполнилось 13 лет, а Любе до такого возраста надо было ждать еще около полугода (кажется до марта). Люба была умной и способной девочкой, хорошо училась, была очень подвижной и веселой. Но мне казалась "ребячливой", я себя чувствовала гораздо старше ее.

Понемногу я стала осваиваться в новой обстановке. Я была маленького роста и меня посадили на первую парту рядом с девочкой одного со мной роста, очень милой, с которой я познакомилась поближе и почувствовала, что могу с ней подружиться. 

Звали ее Анце Словина. Она была старше меня почти на полгода. Насколько мне помнится, день рождения у нее был в феврале, так - что вскоре ей должно было исполниться 14 лет. Анце мне понравилась своей серьезностью, она была дельной в классе активной, была прилежной и аккуратной. На "переменках" мы старались гулять вместе и вскоре мы уже стали близкими подругами.

 22-1

    Нашей школой руководили и в ней работали педагогами люди прогрессивных взглядов. В классах было введено самоуправление, на классных собраниях ребята без стеснения обсуждали все вопросы школьного быта, высказывали свои пожелания и критические замечания, а классная руководительница фройляйн Розенфельд своими замечаниями и высказываниями незаметно вела нас всех к правильным выводам. Вскоре я узнала, что учителя негласно делят учеников класса на "развитых" и   "неразвитых". И, конечно, "развитые" всегда были в составе классного самоуправления. Я поняла, что Анце Словина - одна из самых активных и самых "развитых" в нашем классе. В 14 лет в ней уже чувствовалась заметная взрослость, которая меня очень привлекала.

Благодаря Анце, понемногу следуя ее примеру, я тоже смелее стала высказывать на классных собраниях свое мнение, стала более открытой, перестала стесняться и незаметно тоже была включена в актив класса, была признана "развитой". Мои отношения с Анцей становились все более доверительными. Она мне рассказывала о своей семье, я ей о своей, и мы стали со временем "лучшими подругами" - так так это тогда называли в классном коллективе.

Мне Анце нравилась и внешне. Она всегда была очень аккуратно одета, была очень чистоплотной, никогда не старалась чем-нибудь выделиться (у нас это называлось "форсить").

У Анцы была приятная внешность: большие серые глаза, красиво очерченный рот, хороший цвет лица. Анце была "светлой шатенкой" - так тогда назывался такой цвет волос. Волосы были зачесаны на косой пробор, стрижка была не слишком короткой, волосы закрывали уши, немного вились - лежали всегда ровно (бывало что более гладко, а бывало, что легкими волнами). 

Мы стали приходить друг к другу в гости. Анцины папа и мама меня принимали очень приветливо. И мои родители тоже Анцу принимали очень радушно. Мы не стеснялись друг у друга обедать или ужинать - мы очень часто стали вместе готовить уроки и, бывало, проводили как у нее, так и у меня много часов подряд. Нам вместе никогда не было скучно.

Я училась очень легко, была "лучшей" в классе. И я радовалась, что Анце никогда мне не завидовала. Она училась тоже хорошо, была способной и усидчивой. Я уже тогда знала, что такое зависть - в русской школе достаточно из-за этого настрадалась. Так что доброжелательное отношение Анцы и отсутствие у нее чувства зависти я очень ценила. Я радовалась, что у меня добрая и справедливая подруга. Оба этих качества во многом способствовали нашей дружбе.

Самой замечательной способностью Анцы была ее музыкальная одаренность. У нее был прекрасный музыкальный слух и очень приятный голос, а также отличная музыкальная память. Анце не только песни легко запоминала, но и оперные арии, отрывки из классических музыкальных произведений и танцевальные мелодии.

Мечтою Анцы было учиться музыке. Ее старшая сестра Соня, которая уже вскоре кончала гимназию, очень давно и успешно училась играть на рояле, но чтобы и Анце дать возможность учиться музыке, в семье денег не хватало.

Забегу немножко вперед и расскажу, что примерно через год родители Анцы все-же поняли, насколько сильна у их младшей дочки тяга к музыке, и они определили Анцу к хорошей преподавательнице. Анце делала большие успехи, я это уже тогда вскоре поняла, о чем сейчас и поведаю.

Как-то, когда Анце была у меня в гостях, моя мама, узнав, что Анце учится музыке, попросила ее что-нибудь сыграть - у нас был очень хороший рояль фирмы "Bluethner", которая была известна во всем мире. Моя мама знала толк в музыке, и ей было интересно узнать, чего достигла Анце за четыре или пять месяцев ученья игре на рояле (Анце рассказала сколько времени она уже учится музыке).

И вот Анце, совсем не стесняясь, села за рояль и стала играть довольно серьезную пьесу. (Насколько помню, это была музыка Баха). Анце играла будто забыв все на свете. Я и теперь помню, какой увлеченной она была, как хорошо звучала музыка. Анце ни разу не ошиблась, не споткнулась, а доиграв до конца, опустила руки на колени и несколько мгновений посидела, не глядя ни на кого.

Когда Анце посмотрела на мою маму, то мама сразу ей сказала (я хорошо помню мамины слова): "Ты отлично сыграла все с первой до последней ноты. У тебя очень хорошая рука для игры на рояле, и, как я вижу, замечательная учительница. А сама ты большой молодец, если за такое короткое время так многому научилась." И еще моя мама добавила: "Тебе обязательно надо продолжать учиться музыке!"

Но, к сожалению, из-за недостатка средств не пришлось Анце долго учиться музыке. Средства в семье были ограниченными. Кстати и у меня в семье материальное положение было не из легких. Помню, как пришлось продать наш чудесный рояль, и как мама печалилась, когда инструмент от нас увозили…

А теперь возвращаюсь в наш с Анцей шестой класс основной школы. Учебный год промчался быстро. У нас, кроме уроков, было много внеклассных занятий - кружок биологии и хор, и гимнастический кружок, мы готовились к вечерам, а зимой дружными компаниями ходили на каток.

После окончания шестого - выпускного - класса у нас был настоящий выпускной бал. А потом мы подали документы для продолжения учебы в первом классе Рижской еврейской гимназии с преподаванием на идиш.

Но до осени было еще далеко, предстояло лето, которое для меня и Анцы оказалось очень содержательным, причем случайно получилось так, что мы обе жили на Рижском Взморье (теперь Юрмала) недалеко друг от друга .

Родители Анцы имели маленький магазин - торговали различным мелким товаром (по-немецки такие магазинчики называли" Kurzwarengeschaeft" - точный перевод так-таки был: "магазин мелких товаров").Среди этих товаров были недорогие белые чулки и носки, кружева, ленты, гребни, расчески, небольшие зеркала, бритвенные приборы и еще всякая всячина.

Магазин находился в Риге на главной улице Бривибас, недалеко от ул. Матиса, а в угловом доме вход со двора, была и квартира Словиных (кажется на втором этаже). На лето родители Анцы снимали небольшое помещение на главной улице Майори - ул. Иомас, где и размещался магазинчик. А для семьи вблизи снимали помещение и для проживания.

И именно в саду у Анцы летом был настоящий "центр", где собирались в предобеденное время наши однокласники, кто тоже проживал летом на даче, а по воскресеньям приезжали и ребята из Риги.

Моя семья в то лето дачу не снимала – нехватало на это денег, но меня устроили у моей тети, которая снимала дачу недалеко от вокзала, уже поближе к Дубулты, но до Анцы дойти не больше минут двадцати.

Меня тетя взяла на лето к себе с условием, что в послеобеденное время я буду нянчить ее годовалую девочку Леечку. Я на это охотно согласилась, так как маленьких детей очень любила, и мне моя обязанность не была в тягость, тем более, что послеобеденное время было в моем распоряжении.

В свою очередь и у Анцы были свои обязанности: в какие-то часы она должна была помогать родителям в магазине обслуживать покупателей.

Это не были определенные часы, поэтому бывало так, что вот я приду к Анце, а ее нет, мне говорят: "Она в магазине" (телефоны тогда редко у кого были). Вот я и шла в магазин к Анце - конечно не для того, чтобы помогать ей, а просто, чтобы "составить компанию", понаблюдать за ее работой, побеседовать в то время, когда не было покупателей.

Я вскоре поняла, что Анце намного ближе была к взрослому миру, чем я. Она вела себя с покупателями очень уверенно, была вежливой и приветливой со всеми. В те времена было обычным явлением, что покупатели в маленьких магазинчиках торговались с продавцом, стараясь купить товар за меньшую цену.

И вот, наблюдая за Анцей, я установила, что иногда она не уступает ни сантима, а иногда, взглянув на цену, отдает товар дешевле, чем указано на этой вещи. Если продолжают торговаться, то реакция тоже бывает разная, то уступит, то нет.

Меня это очень заинтересовало, и я однажды спросила у Анцы: "Как ты знаешь, можно ли снизить цену? И если да, то насколько?" Анце ответила, что есть особые правила. "Самое главное из них то, что на записочке с ценой уже есть особые отметины" - можно снизить цену или нет, насколько можно. Но это не все, надо уметь распознать покупателей. Если это наши постоянные клиенты, то стараемся снизить цену. А кроме того, если видим, что покупатель – человек   не из богатых, то стараемся пойти ему навстречу. А вот какие это знаки на записочках, на которых указана цена, - этого я тебе не скажу"- вот так мне объяснила Анце.

Ну, конечно, я больше ничего у Анцы не выспрашивала. И я поняла то, что Анцу дома считают вполне взрослой и доверяют ей полностью. Меня в моей семье настолько взрослой не считали, и мне хотелось тоже быть более взрослой.

     Еще в одном плане я поняла, что Анце более самостоятельна и более умелая, чем я. Она больше помогала дома в домашнем хозяйстве, сама стирала свое мелкое бельишко. Каждый вечер стирала свои "нарядные" чулки. У нас они были одинаковыми – по две пары у каждой. Эти чулки и она, и я получили к выпускному вечеру в конце учебного года. Они были "телесного" цвета и назывались "фильдекосовыми" в словарях я теперь этого слова не нашла; они были нитяные тонкие и - очень быстро на пятках и носках протирались и рвались. Штопать мы обе умели красиво. И вот каждый вечер и Анце и я стирали очередную пару чулок, а днем, когда обе бывали свободны, усаживались у Анцы на веранде и штопали чулочки, беседуя о чем-нибудь. Мы штопали так ровно и так красиво, что моя старшая сестра как-то сказала: "Ваши чулки со штопкой достойны стать экспонатами на выставке рукоделия!"

Тем летом самым приятным времяпровождением для нас с Анцей были ежевечерние два часа, когда мы вместе гуляли по пляжу вдоль берега моря. Каждая надевала свое лучшее летнее платье: у меня было голубое с воланчиками, а у Анцы розовато–кремовое с пояском. На ногах у нас были матерчатые туфельки, "телесного" цвета под стать чулкам. У меня были довольно длинные косы с вьющимися концами, у Анцы, ее аккуратная стрижка, а в волосах специальная пряжка, чтобы волосы не падали на лицо. Нас один раз вот так вдвоем сфотографировали у моря, но, к сожалению, эта очень хорошая карточка ни у кого не сохранилась.

У нас был строгий "ритуал" этих встреч: каждая из нас выходила из дому ровно в восемь вечера, и мы шли навстречу друг к другу по берегу моря. Встретившись, так и продолжали ходить по бережку, беседуя, рассказывая друг другу о проведенном дне, о прочитанном и пережитом. Так мы прогуливались по пляжу туда и обратно примерно полтора часа, потом выходили на проспект в определенном месте, прощались, и каждая отправлялась к себе домой.

У тети было мне строго указано, что я должна с прогулки возвращаться ровно к десяти вечера. Ни у меня, ни у Анцы часов не было, и приходилось от времени до времени справляться у прохожих (и на пляже и на проспекте их было достаточно). Мы уж так изучили наш вечерний маршрут, что я ни разу не пришла домой после десяти. Родители Анцы тоже были довольны, что она вовремя возвращается с прогулки.

Я в том возрасте уже довольно много читала, и Анце очень охотно выслушивала мои пересказы прочитанного. И вообще у нас было много разных вопросов, которые мы обсуждали во время наших вечерних прогулок. Мы никогда не ссорились, никогда не сердились друг на друга.

У нас была очень теплая дружба. Начался новый учебный год. Теперь мы с Анцей уже были ученицами первого "б" класса гимназии. В этом же классе стали учиться многие ребята из нашей 2-й основной школы, но были ученики и других еврейских основных школ. Мы очень быстро все перезнакомились, и снова же довольно быстро выявился актив класса. Как Анце, так и я, опять оказались активистками. 

                                       

                     Фаня Беркович, Люба Эйдус, Анце Словина,              Анце Словина и Сара Завелович

        Саша Пирожков, Годик Нодельман, Етта Гинзбург

  

У нас был замечательный классный руководитель Иехескел Лившиц. Он преподавал историю, устраивал интересные вечера. Один из таких вечеров, например, был назван "народная песня, народный танец, народная шутка". Мы с Анцей активно участвовали во всех начинаниях, которые классу предлагал наш "герр. Лившиц", как мы его называли. У нас были также интересные экскурсии, и на многих фотографиях я сижу или стою рядом с Анцей или вблизи ее.

Наша теплая дружба продолжалась еще два года, но когда мы были уже в 3-ем среднем, то как-то отдалились друг от друга. Дружеские отношения и обоюдная симпатия полностью сохранились, но после занятий мы уже встречались не часто.

Это произошло по разным причинам. Одну из них можно назвать "политической". Дело в том, что я под влиянием моего старшего брата Бенно стала интересоваться коммунистическими идеями, революционным движением. За подпольную революционную деятельность Бенно в свои 18 лет был арестован, его судили, и он отбывал срок в тюрьме. А мне тогда было 14 лет. Брата исключили из университета - он уже был на 1-ом курсе юридического факультета. Я успела от брата узнать, что в Риге есть полулегальный еврейский клуб имени Винчевского (это был американский писатель - коммунист), и я стала посещать этот клуб, занималась там в серьезном кружке по диалектическому материализму (!) вместе с юношами и девушками из рабочей среды, участвовала в театральных постановках (например, играла мальчишку - газетчика).

У меня появились новые друзья не из нашей школы. Я пробовала и Анцу привлечь в этот клуб, хотела, чтобы она познакомилась с моими новыми друзьями. Но Анце к этому не проявила никакого интереса, а в клуб со мной ходить отказалась. Вот так произошло определенное отчуждение, так как и интересы были уже разными, и среда оказалась различной, и занятия наши после уроков уже происходили в "разных сферах". Но не было между мной и Анцей никаких трений, никаких упреков, были вполне спокойные приятельские отношения, но такой близости, какой у нас была раньше, уже не могло быть.

В последнем – четвертом классе средней школы (гимназии) наш классный руководитель организовал для желающих кружок по изучению латыни – герр. Лившиц прекрасно знал этот язык (и на уроках истории нередко к месту дополнял изложение материала запоминающимися латинскими "крылатыми словами").

Наш параллельный класс "а" учил латынь, а мы английский. Вот герр Лившиц и решил дать вожможность (тем, кто хочет) сдать экзамен по латыни – экстерном, (в университете на некоторых факультетах требовалась оценка по латыни).

И Анце и я записались в эту группу, а всего-то желающих было человек шесть. Все экзамен сдали, кроме меня: как раз в это время до выпускных экзаменов я была арестована. К счастью, в тот год от экзаменов были освобождены все те, у кого в годовом табеле были только четверки и пятерки, и я была в числе лучших, так что аттестат я получила, но в нем не было оценки по латыни. Анце экзамен по латыни сдала очень хорошо, а от остальных экзаменов была освобождена, так как в годовом табеле были только четверки и пятерки.

После окончания школы я редко виделась с Анцей. Это были случайные встречи, и мы друг другу вкратце рассказывали о себе. Как-то при встрече я рассказала Анце, что я вышла замуж за ученика нашей школы Мойше (Мишу) Тургеля, он учился на один класс выше нас. Еще через какое-то время я от Анце узнала, что она вышла замуж, и тоже за ученика нашей школы Котера Иоффе, он был года на три-четыре старше нас. Когда мы поступили в 1-й класс гимназии, Котер был уже в 4-м классе - выпускном. (Мойше Тургель погиб на войне). 

Я очень обрадовалась за Анцу - она действительно была достойна того, чтобы в мужья ей "достался" такой хороший человек, как Котер Иоффе. (В школе все его называли только Котка Иоффе, а как он записан в паспорте и было ли это имя "Котер" настоящим, я никогда не знала и до сих пор не знаю).

Помню Котера Иоффе очень хорошо: он был любимцем и у всех учителей, и у всех учеников. Котер был очень способным буквально во всем: хорошо учился, был очень музыкален, обладал актерскими способностями и даже (насколько мне помнится) отлично рисовал.

Он по характеру был очень общительным, веселым,  обладал чувством юмора, со всеми шутил, иногда подшучивал над кем-нибудь - но не зло, не обидно, а просто весело и доброжелательно. И внешне Котер Иоффе был привлекательным, хорошего роста. И всегда с улыбкой на лице. Если я правильно помню, то он после окончания школы уехал учиться текстильному делу в Чехословакию. Думается, что Анце и Котер вступили в брак после того, как Котер закончил учебу за границей.

Анце после окончания школы поступила в Университет на биологический факультет (ее всегда интересовала биология). Я же с поступлением в унивеститет по разным причинам задержалась на два года. Когда я стала учиться на первом курсе, Анце уже была на третьем, у нее уже были другие лекции, и даже в разных зданиях проходили занятия. Получилось так, что в нашем, уже не частом общении образовался длительный перерыв. (Я тоже закончила биологический).

А потом грянула война. Я узнала, что Анце удалось эвакуироваться вместе с Котером и недавно родившившемся сынишкой. Узнала я также, что Котер ушел на фронт.

Мой удел был сложным, я не буду описывать весь мой путь вместе с четырехлетней дочуркой Ирэн до того, как меня назначили на работу в детский дом для ребят из Латвии, эвакуированных, без родителей, или потерявших родителей, или потерявшихся в сложных условиях эвакуации. (В детском доме - в Горьковской области - я работала с июня 1942 года до самой реэвакуации).

Не помню, как я совершенно случайно узнала, где находится Анце. Помню, только, что я сразу написала ей письмо, и вскоре получила ответ, очень краткий.

Анце написала, что работает в лаборатории, что не голодает, что хорошие люди во многом помогли ей. Письмо было из Ижевска (Удмуртская АССР). Письмо у меня это не сохранилось. К сожалению, наша переписка прервалась. Возможно, что мой адрес у Анцы потерялся, а ее - у меня. Кстати, кто-то не так давно со мной спорил и сказал, что Анце в эвакуации жила и работала в Чебоксарах (Чувашская ССР). Могло быть и так, что Анце одно время жила не в Ижевске. Когда я вернулась из эвакуации, я не сразу узнала, вернулась Анце или нет, но мне сказали, что Котер Иоффе погиб. А об Анце я узнала только после окончания войны. (Я вернулась в Ригу - привезла весь детдом - в конце февраля 1945 года).

Узнала я об Анце от матери нашей одноклассницы Ляли Виноград. (Лялина мама всегда была в курсе наших дел). С глубокой озабоченностью Лялина мама мне сообщила, что Анце серьезно больна и находится в больнице. Я спросила, можно ли Анцу навестить, и Лялина мама предложила мне пойти в больницу вместе. Я очень хорошо помню это посещение. Был теплый летний день, кажется, это был июнь. Анце разрешили погулять с нами по саду. Мы втроем медленно гуляли по саду больницы.

Анце была грустной, жаловалась на боли, ничего не хотела есть из принесенных нами продуктов. Вскоре Анце сказала, что она устала и хочет вернуться в палату. Мы проводили ее до корпуса, обе мы на прощанье Анцу поцеловали.

Это была моя последняя встреча с Анцей. Вскоре я узнала, что у Анцы болезнь смертельная. И еще через очень короткий промежуток времени Анце скончалась…

Не стало на свете хорошего, доброжелательного, трудолюбивого человека, доброй матери, молодой, любящей и заботливой… Светлая память!

       Дорогой Марик! Я тебе обещала написать о твоей маме. Я свое обещание выполнила. Мне это далось нелегко. Я много времени не начинала писать. И днем и в свободные минуты, и перед сном уже в постели, в темноте, лежа с закрытыми глазами, все вспоминала и вспоминала былое… Писала я тоже долго - не "в один присест". По кусочкам, по листочкам, стараясь отчетливей вспомнить все, о чем хотелось написать.