Рижская еврейская светская школа

К этому времени я уже стал довольно часто захаживать в левый клуб рабочей молодежи «Арбетергейм», а после его закрытия в молодежную секцию левой организации «Культурлига». Культурлига была расположена по иронии судьбы напротив городской префектуры по улице Аспазияс (теперь Падомью). Здесь концентрировалась прогрессивная рабочая еврейская молодежь и интеллигенция. Велась здесь большая общественная работа, читались всякие доклады. Устраивались диспуты, дискуссии на разные литературные и политические темы, работали семинары по изучению политической экономии и исторического материализма. Работала также драматическая, музыкальная и спортивная секции. Главным руководителем и душой Культурлиги был известный прогрессивный деятель адвокат д-р М. Шац-Анин. Следила и руководила работой Культурлиги подпольная коммунистическая организация. Со временем из Культурлиги ушли все колеблющиеся нестойкие элементы и осталось основное ядро. Начались частые облавы политохранки и это, естественно, отпугнуло всех нестойких, так называемых попутчиков. К этому времени мне было 16 лет, и тогда я был не вполне сформировавшийся молодой человек. В школе мы вели большую внешкольную работу. Наш классный руководитель в первых двух классах был Родак.

48-1

48-2
Макс Шац-Анин. Рига, начало 20-х годов Исаак Родак. 1925 г.

Хочу коротко рассказать о некоторых учителях школы, особенно о тех, с которыми мне пришлось побольше общаться, и не только на уроках.

Самое почетное место принадлежит нашему бывшему классному руководителю в учебные годы 25/26 и 26/27 Исааку Израилевичу Родаку. Не только, как вы видите, моему тезке и по отчеству тоже. Он нам преподавал еврейскую литературу и язык. Но самое главное, что он был истинный наш наставник и воспитатель. Он был настоящий педагог, никогда не навязывал нам свое мнение, спокойно и убедительно доказывал, так что мы сами приходили к правильным выводам, и нам казалось, что по-другому и не может быть даже. Он часто с нами беседовал по пятницам вечером, когда мы собирались в нашем школьном клубе. Здесь мы устраивали литературные вечера, читали и выступали с докладами на всевозможные темы: политические, исторические, и каждый раз готовил кто-то другой. Родак был очень прогрессивно настроенным человеком и не без успеха старался и нас убедить, учитывая, что почва была подготовлена.

Наши клубные вечера по пятницам были у нас очень популярны и приходили мы всегда очень охотно, как на праздник, расходились в приподнятом настроении. Немалой была в этом заслуга классного руководителя. Он никогда не пропускал наши вечера. Помнится, как-то я пришел на вечер, а портфель мой был битком набит предвыборными воззваниями от рабоче-крестьянской фракции сейма. Эта фракция была фактически коммунистической и называлась так только ради формы. Они были напечатаны на красной бумаге, и я должен был их распространить по домам и прохожим. И хотя формально это было легально, фактически далеко не безопасно. Когда мы расходились, наш классный руководитель подошел ко мне (он, видимо, предполагал, что у меня в портфеле), положил мягко руку мне на плечо и сказал: «Я Вас очень прошу быть осторожным. Очень прошу. Вы еще очень молоды. Чтобы стать настоящим борцом, надо много знать и учиться» и подал мне руку. Это было сделано и сказано так тепло и по-отечески, что мне стало радостно и тепло на душе.

Вспоминается мне следующий трогательный случай. Как-то зимой 1924/25 года мне пришлось придти к нему домой. Жил он недалеко от нас по улице Маскавас 39. Он показал мне свою библиотеку. Мы долго сидели и, когда я собрался уходить, он проводил меня в коридор. Перед уходом он мне предложил надеть пальто, которое там висело, не мое. Я машинально надел это пальто, хорошее пальто. Он и говорит: «Носите на здоровье, а ваше оставляйте здесь». Мое пальто было совсем негодное. Я разволновался и совсем растерялся, начал стаскивать с себя это пальто. А он строго так сказал: «Носите, как вам не стыдно», и мягко вытолкал меня за дверь. «Это пальто мне не подходит, а вам оно как раз». Я был так растроган, что еле буркнул «спасибо», и он меня как-то нежно толкнул к дверям, что я не успел передумать, и даже не попрощался с его женой и милой дочуркой Маей, которая тогда была лет 3-4х.

Мои школьные друзья.

Иосл Гарфункель. Мы с ним дружили еще до школы. Жили мы с ним невдалеке и бегали друг к другу каждый день, если не больше. С ним мы дружим с 1921 года.

48-3

48-4
Иосиф Гарфункель,1927 г. Исак Брод,1927 г.

Полтора года мы с ним учились в школе по улице Лачплеша 141 (5-я основная школа). Это была полурелигиозная школа, и учились здесь, естественно, только мальчики. Директор Гуревич преподавал пение. Мы пели, и он сопровождал нас на гармонике. О нем остались только приятные воспоминания. По совместительству, наш директор Гуревич был кантором в городской синагоге на улице Гоголя. Пел он хорошо, и мы даже ходили в синагогу слушать его.

Зимой 1927 года я по рекомендации Родака стал заведовать катком. Дело было так. На школьном дворе основной школы, где я учился, по улице Езусбазницас 11, был организован для школьной детворы каток, и заведовать катком был назначен я. Каток работал 4 раза в неделю, с 17 до 20 часов. За эту работу я получал 30 лат в месяц. И вдобавок еще катался бесплатно. Эта работа была очень веселая и приятная. Среди школьной детворы я стал самым популярным человеком. Каток существовал 4 месяца. Ровно через 50 лет, в 1977 году летом, я ехал с женой в электричке. Напротив меня сидел пожилой человек моих лет. Он мне и говорит «Когда же ты мне отдашь ремешок?». Я смотрю на него в недоумении. Оказывается, он пришел тогда на каток «зайцем», без билета, и я в назидание забрал у него ремешок. Вот мы смеялись.

Пришел март месяц, зима начала отступать, и мой каток прямо на глазах начал таять. Наступил день, когда мой каток превратился в большое болото, и пришлось его закрыть. О нем остались у меня приятные воспоминания. Из-за катка я запустил учебу, и надо было срочно наверстать упущенное.

Запомнился мне учитель по математике Арон Бенционович Решин. Однажды он вызвал меня к доске решать задачу. И когда как-то не получалось, он бросил реплику «Очевидно, Ваш мозг на катке заморозился». В классе захохотали, а мне стало очень обидно. И обида запомнилась на всю жизнь. В течение примерно дней десяти я догнал класс и исправил оценки.

Арон Бенционович был довольно добродушным, но в выражениях не слишком переборчив, даже довольно простецкий. Но именно из-за своей «простоты» был он нам симпатичен. Преподавал он нам геометрию и тригонометрию. Свой предмет он знал хорошо, и предполагалось, что все должны знать хорошо. Бывало, он вызывает к доске и дает решить задачу. А когда не решается, говорит: «Интересно, о чем Вы думаете», а сам смотрит в окно, потом подходит к своему столу. И если сидишь на первой парте, разложив руки, он тебя толкнет по рукам и скажет «Что Вы здесь разложились, как мясник на прилавке?», сказав это без злобы, наоборот, довольно добродушно. И очень скоро к нему прилипло прозвище «мясник» или «балаголе», что значит «кучер». В целом, мы ему симпатизировали, и в школе он был одной из центральных фигур среди учителей.

Отъезд Родака.

Очень неприятная новость: наш любимый учитель и классный руководитель Исаак Израилевич Родак покидает нас насовсем и уезжает вместе со своей семьей в Советский Союз. Для нас это была большая потеря. За два года весь класс очень привязался к нему, и было за что: он стал нашим настоящим наставником и держался с нами как старший товарищ и брат. Всегда ровный, спокойный, никогда не поднял свой голос. Не ругал даже и тогда, когда было за что, доказывая, что лучше убедить тебя, и потом становилось стыдно. Единственный раз за два года он по-настоящему рассердился и прямо с возмущением кричал на нас, когда дело было так. Умер первый президент Латвии Янис Чаксте. Во время урока было об этом специальное правительственное сообщение с предложением прервать урок, чтобы почтить бывшего президента, вставанием и молчанием. Вместо этого мы начали хихикать и бросать непочтительные реплики и шуметь. И тогда наш любимый Исаак Израилевич Родак рассвирепел и пристыдил нас вполне заслуженно и вышел из класса. Мы все притихли, поняли, что вели себя по-мальчишески и недостойно. Мы пошли в учительскую, каялись, глубоко сожалели и извинились за недостойное поведение. Он на нас посмотрел и сказал: «Помните этот урок навсегда».

Летом 1927 года мы простились с нашим любимым учителем. Он уехал в Советский Союз. Вместе с ним уехали его супруга и 4-летняя дочурка Мая. Прямой контакт с ним у нас прервался и был установлен лишь после войны. Нам стало известно, что до войны он работал в одесском пединституте, а после эвакуации к концу войны его направили в Донбасс, где он был завкафедрой учительского института. Здесь стал кандидатом педагогических наук. В 1951 г они с женой переехали в Россию в Тамбов, где Исаак Израилевич был доцентом педагогического института. Дочь Мая воевала в годы войны, после войны окончила с отличием физический факультет МГУ, несколько лет преподавала, затем вернулась к науке и стала кандидатом физ-мат. наук. Супруга его скончалась в декабре 1954 г. А в 1956 г. после выхода на пенсию он переехал к Мае в Москву. Наша связь восстановилась в 1960 г. Все время мы с ним переписываемся. Однажды мы с супругой гостили у них.
В 1960 году летом мы праздновали в Риге 70-летие нашего дорогого учителя. Собрались бывшие ученики нашего класса, это было очень значительно. А сейчас ему исполнилось 90 лет. Наш дорогой Исаак Израилевич – единственный, кто остался из бывших моих учителей. Он олицетворяет целую прошедшую эпоху прогрессивной организации еврейских учителей в 20-30е годы. Последний раз я с ним встречался в 1976 году, когда мы вместе с женой были у него в гостях в Москве.

48-5
Он еще довольно деятельно занимался своей педагогической работой, будучи внештатным сотрудником Академии педагогических наук, публиковался в научно-педагогической прессе и очень живо и интересно реагировал. В последний год его постигло большое несчастье: он почти ослеп и писать и читать больше не может. Но он самостоятельно занимается и справляется с домашними делами, сам гуляет около дома. Мы переписываемся с его дочкой Маей, она пишет, что он держится бодро, не унывает. Слава ему.
Рига, 1980 г.